В городе Балтийске, на пересечении улиц Водолазной и Пионерской, в подвале дома № 1, за столом из двух старых якорей и подгнившего листа ДСП сидели два неприбранных человека. Во всём остальном они разительно отличались друг от друга. Один был стар, лыс и имел в основании лица потрёпанную козлиную бородёнку. Однако живые беспокойные глаза выдавали в нём человека особенного и примечательного. Второй был молод, рыжеват, его лицо украшала небольшая окладистая борода.

На столе скучала выпитая бутылка путинской водки в окружении местной таранки и лохмотьев копчёной скумбрии. Разбитая наполовину тарелка была завалена горой замусоленных сигаретных бычков и рыбьих костей.

Старик с пристрастием раскатывал на полоски спинку очередной воблы и задумчиво поглядывал на своего молодого визави. Наконец он произнёс:

– Илья, что за тараканы тебя одолели? Ты ищешь себя, а фактически бежишь по собственному следу.

– Это как? – встряхнул головой молодой собеседник.

– А так. Ум твой впереди тебя поспешает. Есть добрые слова: можно весь мир обойти и не увидеть ничего, кроме житейского разнообразия, а можно прожить, как дерево, на одном месте, научиться говорить с ветром и узнать все тайны мира, – старик улыбнулся, – впрочем, и ты тоже прав. Порой на расстоянии видишь себя лучше, чем дома в гостиной перед зеркалом.

– Дядя Лёш, а вот ты. Почему ты перестал писать? Тебя ж за одну строфу можно в антологию включать. Написать такое и замолчать на двадцать лет? – спросил Илья, перелистывая книгу, аккуратно обёрнутую в журнальный разворот.

– Пойми, дружок, писать для славы – это добровольно подниматься на эшафот. Слава – не дама в пеньюаре, это ведьма, безжалостная куртизанка. Общение с ней губительно. Флирт со славой – худший удел литератора. А писать для себя, писать, чтобы не сойти с ума, – искушение, пожалуй, хуже славы. После десятого авторского листа ты перестаёшь понимать, где ты, а где твой герой. Возникает гадкое ощущение: ты размазал себя по бумаге и стал пуст, как кокон, из которого выпорхнула бабочка. Более того, запомни, жить для себя – это мучительная, затянувшаяся во времени смерть. Я с вашего позволения выбрал третий путь и перестал быть литератором. Поверь, Илья, человеком быть гораздо интересней, чем умником от ремесла.

– А может, это малодушие?

– Молодец, в точку! Сколько раз я сам задавал себе этот вопрос. Гордыня – девушка с характером. Хитра, как чёрт. Ох, и досталось мне от неё. Благо, Боженька упас!

Собеседники замолчали. Молчание нарушил тяжёлый стук где-то наверху. Затем скрипнула незапертая дверь, и на лестнице послышались грузные шаркающие шаги.

– Это Григорий, – улыбнулся старик, – ну, держись, Илья, приближается пристрастный собеседник!

В проёме лестничного марша показалась огромная фигура в поношенном морском кителе без погон. Китель был расстёгнут и при каждом шаге Григория болтался из стороны в сторону. Довольно свежий тельник колыхался под кителем, подобно бегущей волне, обозначая движением голубых полос мощные выступающие формы. Поверх тельняшки поблёскивала начищенная пастой ГОИ офицерская пряжка.

– Полундра! – пробасил Гриша. – Лёша, это кто?

– Это Илья из Москвы.

– Из Москвы?.. – Григорий театрально прогнулся вперёд. – Каким, позвольте узнать, пароходом прибыли? Мы – люди пограничные, у нас тут, знаете ли, строго.

– Да я… – начал было Илья. Но старик прервал его, встал из-за стола и шагнул навстречу Григорию.

– Садись, Гриша. Без тебя разговор не швартуется.

Следует сказать, город Балтийск, если не врёт Википедия, является самым западным городом новейшей Российской империи. Находится он в Калининградской области на Пиллауском полуострове. Как сюда попал наш герой? О, это история!

 

Итак, Илья. Молодой человек неполных двадцати четырёх лет, начинающий литератор и великий путешественник. Как-то вышел из дома в поисках смысла жизни, да так и «загулял» по житейским околицам и околесицам. Понял, что глубинную, корневую русскую правду в столицах не сыскать. По сусекам надобно скрести, по углам да притолокам шарить. Там она, точно там! Затаилась, поглядывает сквозь время и любезных собеседников поджидает.

 

…Прибыв из Питера в Усть-Лугский порт и взглянув на паром «Петербург», напоминающий огромный океанский лайнер, Илья, не раздумывая, подошёл к кассе и купил билет на ближайший рейс. Причину, по которой он отправляется в Калининград, наш пилигрим объяснить самому себе не мог. Но одно он знал твёрдо: впереди его ждёт свободная мысль, а уж каков к ней путь – велика ли разница!

Без проблем прикупив дешёвый разночинный билет на нижнюю пассажирскую палубу, где в каютах нет даже иллюминаторов, Илья двое суток отчаянной качки простоял на палубе, обнимая фальшборт и пополняя воды Балтики рефлекторными извержениями расстроенного желудка. Пассажиров предупредили: тому, кто боится морской болтанки, лучше на пищу не налегать. Поэтому до самого Балтийска Илья не съел ничего, кроме пары сухарей, и выпил неполную бутылку нарзана. Трёхразовое питание, входившее в стоимость билета, осталось им не востребовано.

 

Наконец паром «Петербург», покачиваясь на приливной волне, причалил к пирсу славного города Балтийск, и наш герой сошёл с трапа на крепкие бетонные плиты набережной. Присев на каменный парапет, он немного пришёл в себя и стал с интересом оглядывать необычную портовую архитектуру. Его поразили огромные краны, похожие на гигантских журавлей. Великое множество больших и малых плавучих посудин скучали на рейде в сталистой акватории порта. «Как великаньи мозги!» – с улыбкой подумал Илья.

– Что, борода, нравится? – хмыкнул чей-то хриплый голос, похожий на добродушный плеск волны о берег.

Илья повернулся и увидел облокотившегося на парапет пожилого потрёпанного человека с высокой залысиной и смешной козлиной бородкой. Вид его напоминал образ Юродивого из Бориса Годунова.

– Нравится.

– То-то. Не с «Петербурга» ль волна занесла?

– С «Петербурга». А вы, как я понимаю, представитель местного материка?

– Да-с. Так сказать, населяю с особым благорасположением.

– Уж не литератор ли передо мной? – снисходительно улыбнулся Илья. – Изысканный слог, экстравагантный вид и вокруг огромное сталистое море чувств!

– Милый юноша, ваше определение, как поспешно выпущенная в сторону противника стрела, воинственно и неточно одновременно! Перед вами вовсе не тот, о ком вы подумали. Литературное бремя некогда пленило мою плоть, но я, поверьте, сумел вырваться на свободу! Ибо только в свободном состоянии мы вправе ещё какое-то время существовать в этом мире. Иные смыслы для меня разрушительны или недоступны.

Юноша подошёл к старику и протянул руку.

– Илья.

– Алексей Львович, – старичок выпрямился и чинно наклонил голову, подавая Илье руку, – как я понимаю, вам, Илья, Калининградская область в новинку? А раз так, предлагаю продолжить беседу чуть ниже уровня моря!

– Это как?

– Пойдёмте, я вам покажу мою дивную постлитературную лабораторию. А вы со своей стороны и на собственные средства можете приобрести для лабораторных нужд бутылку водки «Путинка». Итак, ваше резюме?

– Согласен! – улыбнулся Илья. – Крепкое решение.

 

Так Илья оказался в гостеприимной «постлитературной пещере», расположенной, судя по крутой подвальной лестнице, действительно ниже уровня моря. Как случилось, что два незнакомых прежде человека с огромной разницей в возрасте почувствовали друг к другу доверие и интерес, – ответить не берусь. Не все страницы судьбы, написанные Музой-путеводительницей, мы можем прочитать. Нам порой невнятна её волнистая скоропись. Но чаще всего эта дамочка вдруг перестаёт писать по-русски и щебечет на своём, только ей понятном языке. Попробуй разбери!

Поэтому, дорогие читатели, не будем терзать себя лишними вопросами, но продолжим наблюдать нашего героя. Тем более, что с появлением морского волка Григория повествование черпнуло не просто ковш ледяной балтийской морзухи, а новую и весьма креативную мизансцену. Уверяю вас!

 

– Я не один, – хмуро произнёс Григорий и вытащил из внутреннего кармана кителя початую бутылку «Питерской ночи», – прошу прощения, пробка оказалась слабей желания.

Он торжественно подержал бутылку навесу, взглянул на оставшееся количество огненной воды, затем резко повернул бутылку против часовой стрелки и назидательно поставил её в центр стола.

– Качество! Ни одного большого пузыря.

Действительно, резвые маленькие пузырики толпились на поверхности водки, лопались и исчезали.

– Юноша, вы видите это? – Григорий указал кривым волосатым пальцем на пенистую вакханалию.

– А, собственно, что я должен увидеть? – переспросил Илья.

– Дитё! Ну дитё малое! – добродушно хохотнул Гриша.

– Если нет больших пузырей, значит, водка хорошего качества, – пояснил Алексей Львович.

– Я не знал, – смутился Илья, – и вообще, мне, наверное, пора.

– Юноша! – пробасил Григорий. – Вас не научили в школе даже считать. Оглянитесь вокруг себя – нас трое! Мы образуем треугольник, фигуру, наиболее неуязвимую к любому дифференту. И теперь, зная это, вы вновь желаете разрушить наше гармоническое целое?

– Ничего себе Калининградская область. Мне кажется, я попал в атриум мудрецов! – Илья расхохотался.

– Ничего удивительного, – ответил Григорий, – представьте, юноша, центрифугу. На периферии собирается всё существенное, то, что имеет удельный вес, а центр пустеет, вроде вашей Москвы. Бывал я в столице. Идёшь и не покидает ощущение, что под тобой пропасть, а под ногами соломенный мостик. Но праздное любопытство несёт тебя, куда, зачем? А потом понимаешь, что никакой пропасти нет, и вокруг тебя, не глыбы жилья, а шаткие картонные декорации. Здесь у нас шторм, так шторм. Стоишь на пирсе и видишь, как волнорезы метрах в ста от тебя бьются с волной. И сам себя волнорезом ощущаешь. А в Москве что? Спрашиваю одного: «Ты чего волосы по петушиному выбрил?» А он мне: «Чувак, ползи черепашкой!» Это я «ползи черепашкой»! Благо, мамка на руке повисла, удержала от греха. До сих пор, как вспомню, – штормит всего и смех разбирает!..

– Гришань, видишь ли, какое дело, – Алексей Львович разлил водку в три стакана, – Илья-то наш в литераторы подался.

– Вот нелёгкая! – моряк скорчил недовольную гримасу. – А сюда зачем пожаловал? (над Ильёй навис, как утёс, китель Григория) Писал бы у себя в Москве, небось, и дом есть, и мамка. Лёш, ты хоть объяснил человеку, что занятие литературой – штука небезопасная? Особенно на границе с несказуемым!

«Он и Блока знает!..» - Илья встрепенулся и хотел было ответить, но Григорий рукой остановил его:

– Мы с Алексеем дружны лет тридцать, поди, а то и боле. Всякий он тут передо мной гарцевал: и пописывал, и моряком ходил, и бражничал. Одно, парень, тебе скажу: слушай его. Он знает: мудрость мира не в том, чтобы пройти всех дальше и от жизни взять всех больше. Она в другом. Мудрость – это иск к самому себе. На этом пути мы часто спотыкаемся и падаем. Но поверь, юноша, мне, старому человеку: изъян не в том, что ты оступился невзначай, с кем не бывает, а в том, что подняться не спешишь. На моих глазах любезный Алексей Львович высок бывал перед людьми! Литератор он отменный. Но каждый раз срывал с себя благополучные цацки и бежал прочь, куда глаза глядят. И всё начинал сначала. Вот. А теперь слушай главное: я не знаю более счастливого человека, чем Лёша. Да, это трудное счастье, это героическое счастье! Ты не смотри на потрёпанные Лёшкины якоря, они знавали редкие по красоте глубины.

– Гриша, а ты б помог парню, пусть понюхает морского ежа! Подсади на толковый рейс.

– Э-э, нет уж! – взмолился Илья. – Я сюда еле живой доплыл на двух сухарях!

– Погодь, малец, не трави зазря! – оживился Григорий.

«Малец!» – ухмыльнулся про себя Илья, почёсывая упругие буруны окладистой бороды.

– Не туси! – продолжил Григорий. – Давний случай тебе скажу, хошь?

– Хошь! – улыбнулся Илья.

– Ну слушай. – Григорий приосанился, раскурил трубку и продолжил. – Лет сорок назад поступил я юнгой на траулер. Ходили тогда на треску. Так вот, вышел я из Балтийска в свой первый рейс, а море радуется мне, штормит, спасу нет. Чую: хана, всего рвёт, выворачивает. Есть не могу, пить не могу. На второй день упал на нижней палубе, лежу. Представь, Илья, трупом лежу, уж помирать собрался. А эти «морские сволочи» перешагивают через меня и ноль внимания. На третий день под вечер подплывает ко мне боцман, берёт за шиворот и волоком тралит в кладовой трюм. Подтаскивает к бочке с кислой капустой, нагребает полную ухватку (ладонь у него, по-нашему краб, как две моих на расстоянии), и набивает мне капустой рот. А я обессилел, жевать не могу, капуста изо рта вываливается. Так он, молодец, двумя пальцами берёт мою нижнюю челюсть и начинает капусту «в меня жевать». Я, чтоб не задохнуться, глотаю, едва не блюю. Затем достаёт из другой бочки мочёную скумбрию, рвёт напополам и частями запихивает мне в рот. Я, как червяк, извиваюсь в его прихватке, хриплю, из глаз слёзы. А он «накормил» меня таким образом, отжал прихватку и уплыл. Лежу, отдышался немного, успокоился, чую, а ведь полегчало. Вдоль стеночки поднялся и побрёл в каюту. Повалился на койку, ровно сутки спал, как убитый. Никто меня не трогал. Проснулся, резвый, как баклан. Жрать хочу – не могу. Помчался на камбуз, а кок смеётся: «Ну что, Гришаня, чай, боцман из тебя моряка вывертил!». С того дня, штиль ли, качка (в каких только переделках быть не приходилось!), а мне всё одно – лепота и йодистая амброзия! Тот боцман помер давно, а я его до сих пор добрым словом поминаю – моряком меня сделал, не побрезговал.

– Я так, наверное, не смогу, – похрустывая воблой, вздохнул Илья.

– То-то и оно, – Григорий зевнул, – на большое дело нужен большой характер. А где ж его взять?

– Ты лучше пособи, а там парню и карты в руки.

– Да я что, – миролюбиво буркнул Гриша, – зря сидим, что ли?

– Вот и договорились.

Алексей Львович встал, перекрестился на икону в углу и, повернувшись к гостям, сказал:

– Друзья, время позднее. Спать!

 

Алексей Львович отправился спать за шторку, Григорий расположился на старом диванчике при входе, а Илье достался красивый антикварный сундук. На сундук хозяин предусмотрительно постелил тонкий армейский матрац. Укрылся Илья плетёным ковриком, больше похожим на тростниковую циновку, чем на тряпичное покрывало. Напольный Брегет, житейская реликвия Алексея Львовича, гулко пробил полночь…

 

Первым поутру проснулся Илья. Он на цыпочках обогнул похрапывающих наставников и поднялся по лестнице на улицу. Прозрачный утренний холодок приятно коснулся кожи. Город ещё спал. Илья вышел на Т-образный перекрёсток и в продолжении Водолазного переулка увидел море. Глядя сквозь коридор домов на маленький фрагмент Балтики, он вдруг почувствовал сладкий привкус личной, не стеснённой обстоятельствами свободы. Почувствовал, как мир вращается вокруг чего-то большого, и это большое сейчас сосредоточилось именно в нём. Мама, Дора, хабаровские заимки, питерские переулки и фонари, Балтика, подвал, где досыпают ночь калининградские мудрецы, всё, что так или иначе сопровождало его в этой жизни, сейчас сконцентрировалось в одну единую плотную массу. И эта масса – его собственное тело! Полифония чувств вскружила голову. Илья с шага перешёл на бег и помчался по Водолазному переулку к морю.

Подбежав к пирсу, он перемахнул парапет ограждения и, скользя по покатым спинам береговых валунов, подобрался к воде. В это время огромная волна поднялась над морем и обрушила на берег тонны пенистой морской хляби. Илью развернуло и, как пёрышко, подбросило вверх. Гребень волны метнулся за парапет и выкатил его на набережную. Вода подалась назад, точно всасываемая в огромную балтийскую воронку. Мокрый до нитки, оглушённый рёвом стихии, Илья едва успел отползти в сторону, как новое пенистое чудовище поглотило каменный пирс вместе с парапетом. Немного придя в себя, Илья посмотрел поверх волны вдаль на клокочущие волнорезы. «Каково им там?»

– Эх, была ни была!.. – мелькнула воспалённая мысль.

Он ринулся к парапету, ухватился за чугунное кольцо ограждения и грозно расхохотался в лицо набегающей волне:

– Хвала волнорезам!