Забавная Луна на экваторе. Она – живая. Воздух ночью становится прохладнее, чем вода в океане, и вверх – к небу – мощными потоками поднимаются испарения. И Луна в этих теплых воздушных массах начинает по-особому светиться, играть и даже пульсировать.

Выйдешь на полубак или на ют и смотришь на нее, словно лунатик. А она, будто ощущая на себе любопытный взгляд, все меняет и меняет свои тона и краски. То она ярко-оранжевая, как апельсин, то окрасится в персиковые тона, то станет лимонно-желтой. Важно не торопиться, а подождать, и она непременно покажет свой неожиданный тропический наряд.

А еще интересно смотреть, как на экваторе день за днем, или точнее – ночь за ночью – нарождается месяц. У нас в Северном полушарии месяц идет слева направо. Вспыхнет вначале, даже не серпом, а тоненькой яркой линией и потом растет, растет. В Южном полушарии месяц нарождается наоборот – слева направо. Смотришь, и глазам не веришь: «Неужели, в самом деле – в другую сторону»?

Но более всего интересен месяц на экваторе. Там он словно не знает, в какую сторону ему податься. И тогда он поступает очень хитро. Месяц на экваторе идет не справа и не слева, а сверху вниз или снизу вверх.

Казалось бы, все это уже давно известно не только ученым, но и обычным морякам-странникам. Однако, увидишь это сам и чувствуешь, что совершил какое-то очень важное личное открытие.

Как понять, что ты уже находишься в Южном полушарии? Тем более что вокруг на сотни, а порой и тысячи миль все тот же бескрайний океан. Мне сказали, что есть очень наглядные приметы. Например, вода в раковине. Когда у нас на родине вода уходит в трубу, то водяная воронка кружится при этом по часовой стрелке, а в Южном полушарии – наоборот.

Я не поленился, набрал воды в ведро и вылил ее в раковину. Точно! Вода кружится в обратную сторону. Казалось бы, чего там – ну, крутится себе вода по-другому. А на душе так хорошо, словно какое-то личное открытие совершил: очевидное, но невероятное, да и только.

У нас на судне есть старший научный сотрудник – Ремесло Александр Васильевич. Вообще-то, он не просто старший, а единственный представитель науки на «Крузенштерне». Правда, согласно судовой роли, есть еще и – научный сотрудник. Это – я. Но, поскольку, к морской науке я никакого отношения не имею – соответственно и кадрового научного разнообразия среди экипажа судна у нас нет.

Однажды Александр Васильевич рассказал мне, что очень не хотел видеть меня на борту «Крузенштерна». Тогда мы были еще не знакомы. Действительно, ну, зачем бы ему был нужен я? Температуру или соленость воды я замерять не умею, названия птиц и рыб не знаю, географическими знаниями не обладаю. Короче говоря, когда я все же прибыл на судно, то он не обрадовался. Хотя вскоре мы подружились. Он даже в своей научной лаборатории выделил мне рабочее место. Лаборатория находилась в корпусе судна ниже ватерлинии. Соседи по кубрику прозвали мое рабочее место подводной лодкой, а меня, естественно, подводником.

Александр Васильевич там периодически замерял соленость воды, производил какие-то опыты, формалинил различную, пойманную нашими судовыми рыбаками живность, а я тихонько сидел в сторонке и писал свои «вирши». В общем, мы неплохо там уживались. По-крайней мере – не мешали друг другу.

Так пролетело месяца три моего похода, и вдруг я узнал, что у Александра Васильевича скоро день рождения. Какого-либо существенного подарка у меня не было, и я, хотя совершенно этим не увлекаюсь, отважился написать ему стихотворение.

На вечере, который проходил в тринизе (помещении для иностранных практикантов), в кругу нашей журналистско-научной братии – я прочитал это стихосложение. Александр Васильевич был растроган. Я тоже был доволен тем, что угодил имениннику, и, главное, что не оказался «с пустыми руками» на этом мероприятии.

Однако, странное дело, по истечении нескольких дней, один из наших товарищей вспомнил о моих рифмах, и сказал: «Ты, конечно же, молодец, хорошее написал стихотворение. Только, вот, Александр Васильевич не совсем такой, каким ты поэтически изобразил его». И – ушел. А я остался в раздумьях. Я ходил по палубе, смотрел в океан и думал: «А каким вообще бывает человек – на самом-то деле»?

Когда перед сном я умывался, то взглянул в небольшое зеркало, что закреплено над рукомойником нашего кубрика. И вдруг понял, что оттуда на меня смотрит какой-то другой, не вполне знакомый мне человек.

Первую морскую черепаху я увидел на походе к Акапулько. Казалось бы, что тут особенного? Ну, да – большая черепаха, плывет куда-то по своим делам у мексиканских берегов. А все равно – забавно. Светло-желтый панцирь у нее в клеточку, лапы-ласты и почти змеиная голова. И сама она такая шустрая – не скажешь, что она ползет, как черепаха. Наверное, увидела, как мы на нее смотрим – и наутек, подальше от борта судна. А то – мало ли что?

Я видел их несколько раз – В Южно-Китайском и Яванском морях, а так же в Зондском проливе. Они похожи на больших желтых червей с поперечными черными кольцами по всему телу. В длину они – с метр, может быть – полтора. Долго-то их не рассмотришь – судно идет и идет. Стоишь на борту смотришь в воду и вдруг – морская змея. Плывет себе куда-то. Но всякий раз, если кто-то увидит, вскрикивает, как ужаленный: «Смотри, змея»! И все бросаются на тот или этот борт и повторяют: «Точно – змея! Ты видел?! Змея проплыла»?!

Всякий раз после такой мимолетной встречи на палубе долго не стихают разговоры. Они примерно одинаковы: «Если укусит такая змея – мгновенная смерть. Нет спасения. Ее яд намного токсичнее яда кобры. В считанные секунды парализует – и все».

Всякий раз, когда я видел морскую змею, то потом думал: «Хорошо, что нам не приходится купаться в столь экзотичных, почти экваториальных морях».

Как-то сидел я ночью на юте – курил. А поздно уже было. Никого вокруг нет. Тихий океан на сотни миль вокруг. «Крузенштерн», как мощная птица, идет под парусами миля за милей. Тихо – главные двигатели не работают. Сижу я, смотрю в небо на звезды и слушаю, как шумит волна за бортом. Хорошо так сидеть и думать. И вдруг слышу – свистит кто-то рядом. Тоненько так посвистывает. Я подошел к леерам, вслушался. Нет, это не ветер в снастях, не корпус судна – живой свист. Словно какая-то малая птичка прилетела к нам и посвистывает. Так и не понял я, откуда шел этот тоненький посвист. Может океан, подумалось, какие-то сигналы нам подает.

На следующий день я рассказал об этом свисте моему товарищу.

– Наверное, это души моряков с нами так разговаривают, – сказал он. – Океан – это же тайна. В нем Вселенная отражается.

Несколько суток мы шли по Тихому океану из Акапулько на Гавайские острова. Мексиканская жара постепенно ушла. Даже днем на палубе было не очень жарко. «Крузенштерн», миля за милей, шел почти строго на запад, примерно по одной – двадцатой широте. И хотя до Гавайев было еще идти и идти, но все уже жили предвкушением захода в Гонолулу. И когда я выходил покурить на ют, то примерно знал – кто и о чем будет говорить.

– Это место отдыха миллионеров, – уже в который раз информировал нас Юра Масляев. Юра там уже был. – Там такой пляж! Называется – Вайкики! Пальмы, нежный песочек и все на роскошных автомобилях. Сказка!

– Да, – подтверждал наш художник Андрей Петрович Красильщиков. – Они там ездят на таких машинах, на которых у нас только миллионеры и суперзвезды ездят. А там – это просто такси. В прошлый раз, – Андрей Петрович тоже был раньше на Гавайях, – на этих машинах местные жители развозили наших курсантов для отдыха по домам. В Гонолулу – немало русских. Там очень красивый центр города – Алоха. Современнейшие дома, прекрасные дороги. Просто сказочный город.

– У них там есть специальная служба защиты от акул, – рассказывал старший научный сотрудник Саша Ремесло. – Если нырять на коралловом рифе, то можно увидеть просто сказочную подводную жизнь. Коралловые рыбы почти не боятся человека. Они – всех цветов и оттенков. Важно обязательно иметь с собой маску и ласты. Это же подводный тропический мир!

Поскольку эти рассказы повторялись по нескольку раз на дню, я понял, что впереди сказка, и стал терпеливо ее ждать. Я даже проснулся однажды ночью от предвкушения счастья. Захотелось выйти на ют и посидеть там, в тишине, помечтать. А было часа три ночи. На корме никого не было. Горели палубные фонари, зеленоватым серпом светил месяц и как-то особенно ярко отливала серебром вода. Я подошел к борту и глазам не поверил – вокруг сплошным ковром плескалась рыба. Я подошел к другому борту – и там рыба. Она шла огромным нескончаемым косяком. Что это за рыба, определить я не мог. Может быть – сайра, возможно – это были сарганы, а, может быть, и обычная тихоокеанская селедка. Но ее было потрясающе много. Часа два я просидел на юте, любуясь этим невероятным зрелищем, а мы все шли и шли в этом серебристом косяке.

Недели через две мы прибыли на Гавайские острова. Я собственными глазами увидел шикарный пляж Вайкики-бич, я побывал в роскошном центре Гонолулу – Алохе, я объехал на прекрасной машине едва ли не весь остров, побывал в мемориальном центре Пёрл-Харбор, я нырял в маске и видел коралловых рыб. И даже застывшую вулканическую лаву я повидал.

– Да, это красиво, это удивительно, – не раз говорил я. И все-таки ловил себя на мысли, что где-то я все это уже видел – может быть, по телевизору или в рекламных туристических журналах. Такими и остались для меня Гавайские острова. Но была и сказка. Ее я увидел ночью на юте «Крузенштерна», когда мы шли из Акапулько в Гонолулу.

По пути в Гонолулу нас посетил фрегат – большая океанская птица. Размах крыльев у него, наверное, метра два, не меньше. И сами крылья особые, как у птеродактиля или у летучей мыши – угловидные.

Фрегат довольно долго кружил вокруг «Крузенштерна» и, словно напоказ – с большой высоты резко складывал и прижимал к туловищу крылья, и тут же стрелой несся вниз. Говорили, что это птица-агрессор. Фрегат не только охотится за рыбой сам, но и отбирает добычу у других птиц – чаек, олушей, капских голубей. Не побрезговал он и судовыми отходами. После обеда курсанты выбросили несколько фляг с остатками еды, и фрегат охотно полакомился нашей пищей.

Фотокорреспондент Юра Масляев крупно снял его во время этой трапезы мощным телеобъективом. И потом, в походе, мы не раз внимательно рассматривали фрегата во всех подробностях. Клюв у него, действительно, очень могучий – крючковатый, хищный. А если смотреть на него снизу, издалека, то это просто красивая, грациозно и легко парящая в небе, черная птица.

Доктор на судне – фигура особая, крупная. И внешне он больше всех. Весит Александр Васильевич, как минимум, центнера полтора. Несмотря на свою тучность, человек он веселый. Юмор у него своеобразный – докторский.

– Рад Вас видеть, – сказал я ему как-то раз, в качестве приветствия.

– А чего это Вы рады меня видеть? – ухмыльнулся он. – Умереть, наверное, боитесь? Все равно умрете. Ха-ха-ха!

У меня есть часы, по которым я определяю крен судна. Это самые обыкновенные часы на ремешке. Просто-напросто, перед сном я цепляю их пряжкой на небольшой шуруп над кроватью и они, если есть крен, отклоняются в ту или иную сторону.

– Зачем это нужно? – спросите.

– А затем, – отвечу, – чтобы правильно выбрать в какую сторону спать. Если судно накренено на левый борт, то подушку надо положить направо. И наоборот. А если ошибешься, то голова поутру будет болеть. Понятно?

На судне есть художник – Андрей Петрович Красильщиков. Он пишет и хранит свои картины в парусной мастерской. Там у него рабочее место. Однажды, когда на судно налетел шквальный ветер и «Крузенштерн» резко накренился на правый борт, Андрея Петровича чуть было не раздавило. Рядом с ним со свистом пронеслась и врезалась в борт огромная, килограмм на двести, швейная парусная машина. С верхней полки, и тоже почти вплотную с художником, просвистел тяжеленный рулон запасного паруса. Кроме этого, вблизи мольберта пролетел большой пень. Именно пень. Его парусный мастер – Лев Николаевич Орлов – использовал, как своеобразную наковальню для установки люверсов – металлических заклепок-отверстий в ткани паруса.

Пережив тройное испытание, Андрей Петрович за обедом во всех цветах и красках рассказал о своем чудесном спасении. Этот рассказ явно не понравился парусному мастеру, который сидел с ним за одним обеденным столом. По идее-то, конечно же, и швейную машину, и рулон парусной ткани, и злополучный пень надо было закрепить по-штормовому. Но кто же знал, что шквал налетит так неожиданно, и что в это самое время в мастерской будет находиться Андрей Петрович.

Все сочувствовали нашему художнику, советовали ему в этот день больше не работать, а взять да и отметить свой второй день рождения. Лишь один парусный мастер долго сидел, насупившись, и молчал. Но потом все же и он сказал:

– Да что вы все тут разахались? Ничего не случилось. И не могло ничего случиться. Петрович у нас – верткий. Его даже вилами в мешке не заколешь.

Каждые полчаса на судне звучит колокол. Так звучит время в океане. Сам по-себе колокол очень красив. Сделан он из латуни. На нем надпись «Kruzenschtern». Курсанты тщательно драят колокол каждый день до блеска, и он сияет на солнце, словно золотой.

Рядом с колоколом, на самом носу, несет свою вахту впередсмотрящий. Он и отбивает сигналы времени: «Дзы-н-н! Дзы-н-н! Дзы-н-н!».

Когда «Крузенштерн» идет под машиной и паруса у него укатаны, то мачты и реи создают перекрестья. Я не поленился и пересчитал – двадцать два креста мы несем над палубой. Всякий раз, как слышу я колокольный звон, то невольно думаю, что наше судно очень похоже на Храм.

«Дзы-н-н»! – и еще одна частица жизни улетела под колокольный звон в океанский простор, в вечность.

Попросил я однажды одного из боцманов рассказать мне какую-нибудь морскую историю.

– Да, некогда, – говорит он мне, – с курсантами надо разобраться.

– А что случилось?

– Да, так – пошутили. Записали днем на диктофон команду парусного аврала, а ночью, прямо на ухо, своему товарищу эту запись и включили.

– И, что же?

– Ну, что-что? Там же: «Парусный аврал! Парусный аврал! Парусный аврал! Пошел все наверх!» Вот он спросонья и подскочил. Ноги в башмаки вставил и в одних трусах бегом на палубу. У самой мачты его насилу поймали.

– А как же об этом узнали?

– Да сами же и рассказали. Хохочут, говорят – пошутили. Вот у них сейчас личное время, пойду с ними – тоже пошучу. Они через пять минут кино приготовились смотреть. А я им уже швабры приготовил – пусть гальюн хорошенько отдраят.

Я представлял его совсем не таким, каким увидел. Не знаю почему, но более всего в походе мне хотелось увидеть именно его – созвездие Южного Креста. А оно оказалось совсем не таким, как я его себе представлял. Это вовсе и не равносторонний крест, а скорее ромбовидный. Почему-то мне он напомнил очертания воздушного змея. Четыре различных по яркости звезды по краям. Если мысленно создать внутри этого созвездья перекрестье, то центр даст точное направление на юг. Но дело не в том, направление можно определить и по компасу. Дело в другом. Стоишь на палубе ночью, смотришь на этот крест и думаешь: «Вот ведь оно, чудо-то какое»! А он сияет из немыслимой дали, из глубины мерцающей вселенной, смотрит на тебя и благословляет: «В добрый путь, моряки-странники»! И хорошо на сердце. Стоишь и бормочешь: «Над нами Южный крест, над нами Южный крест»! Просто фантастика.