Вдруг как молния меня пронзило осознание того, что я уже не на крымском берегу, а в лодке, среди волн и ветра. Берег, с его неуёмной летней мощью, до горизонта кровавился маками, разлитыми по крутым возвышенностям. Ещё несколько вечерних минут назад он окружал меня кипельными кипарисами; теперь же медленно отдалялся. Берег и море затянуты терпким дымом.

На лодочной банке лежит автомат – свидетель и трофей недавнего долгого и ожесточённого боя. В яростной схватке я вырвал оружие из рук огромного рыжего баварца и всадил в верзилу матросский нож по самую рукоять. Я ломаюсь от боли в руках и во всём теле, окаменел в пояснице, и весь я будто окаменелый, но гребу сквозь стихию, превозмогая горячечную дрожь от осознания едва минувших событий и свежих воспоминаний.

Истончились и догорают мои последние силы, тают на рукоятях чёрных вёсел ещё крепкой рыбацкой лодки. Старые и вновь набитые в кровь мозоли раскалёнными гвоздями впиваются в натруженные безжалостными боями ладони. От напряжения колотит дрожь, сводит мышцы и жилы. Сиплый ветер хлёстко бьёт черноморской солью по почти ослепшим и безжизненным глазам. От этой соли совсем поседела моя тельняшка, намертво прилипшая к костям пока ещё живого тела. Гребу сквозь боль – мне не грести нельзя! Равнодушие к свалившимся событиям мне в помощь…

Один рожок с патронами – в автомате, второй – рядом с ним. Значит, всё в порядке – судьба ещё не списала меня со счетов и, возможно, это не последний мой поход! Реальность боли и хруста собственных гранитных позвонков переплелась с эфирно-летучими изнеможенными сновидениями спутанного сознания. Я вижусь себе возвращающимся лёгкой пеной в объятия гостеприимных, дорогих сердцу кудрявых крымских берегов, которые только что покинул. Из нашей морской братии я канул в тревожное седое море последним.

Необыкновенная жара, ещё более невыносимая от дыма, плавила сознание. Странное и простое понимание вдруг осенило меня. Понимание единства минувших столетий, единства и безумства прошедших войн. И причастности к новой русской славе, которую творили и мы с товарищами. А сию минуту я стараюсь уйти как можно быстрее и как можно дальше от берега, не особо рассчитывая на то, что останусь в живых.

Я рвусь от смерти… Куда? Глотаю горячий пот… Зачем? В моих разрывно-напряжённых жилах иссохла кровь. По ощущениям – на треть. Я почти ослеп от солёного пота, горько-солёной воды, хлёсткого ветра и усталости. Я, как Гомер, незряч, и такой же умник. Как раз сейчас мне, как древнему поэту, необходимо сквозь слепоту узреть истину! Подняться над праведным и лживым. Способен я на это? Способен?!! Грек старался. Я смогу?!! В нынешнем состоянии – да, должен!

Гомер воспевал военные и далёкие от нас события. Я будто увидел бельма мудреца, которые мне показала вечность, вскинув мои усталые веки, отяжёлевшие в войне. История, спохватясь, перекричала все крики во мне. Не перед кровавым ли обликом конца?

Почему я вспомнил о Гомере?

Интересная штука – история! Я только начал познавать и жизнь, и историю, едва пригубил этот волшебный, бездонный кубок, как война, пришедшая к нам из Европы, со стуком отбросила удивительный сосуд в пыль крымской степи.

Моя молодая память хранит в уме, как беззвучную музыку, заученные имена, события, даты... Древние обожали героев! Восхваляли силу и мужество! Я читал «Илиаду» с «Одиссеей», и мне порою казалось, что не о славе грезили те, кого называли героями, а думали они о примере! Время разносило по миру свет их деяний. Память о них летела во времени вперёд – к нашим дням!.. Теперь же я сам стал творцом истории!

Древние герои слушали дурманящее пенье сирен. Мореплавателям предстоял путь между Сциллой и Харибдой, им противостоял бешеный циклоп. Так ли серьёзны их вымышленные страхи? Моё терпенье рвут псы гораздо опасней, злей, лая и хрипя со всех сторон. И от их хрипа, гортанного лая, свиста бомб, снарядов и пуль, я с мясом вырвал из себя свой последний страх! Совсем! Навек!

Я здесь и везде. Я в прошлом, настоящем и немного в будущем. Одновременно. Гребу сквозь стон, сквозь зажатые каменной хваткой жернова зубов. В них перемололись слова. А без слов, знаю точно: не описать весь мрачный колорит войны нашего века. Одиссей рушил чужие города. Но смог бы он повторить мой путь?! Едва ли…

Ухожу от собственного мира, затерянного в клубящемся горьком дыму свежего боя. Сейчас мне ни к чему знать, что где-то, на краю Вселенной, есть мирный берег. Потому что уже сдан любимый Севастополь, отдана солнечная Одесса, предгорья советского Кавказа дробит взрывчатка безжалостных захватчиков. И мерещится мне белесый плащ смерти – он мелькает повсюду, ослепляет и леденит сердце. Разум запутался в руинах смысла!

Как сохранить сущность в развалах праха и пепла?! Куда теперь податься? Как пережить потери? Как жить и донести до призрачных потомков – ныне недоступных, но в будущем живых и юных, – как передать им по тонкой паутинке времени крик зарезанного на рассвете юнги?!! Пронзающий душу тонкий крик – незаглушимый стон моего окаменевшего сердца!

Враг испытывал нас на прочность численностью. Мы измотались в непрерывных боях. Нас сморили усталость и ночь, а к утру немец – тут как тут, возник, как призрак. И мы схлестнулись! Звенела сталь! Я слышал фашистский раскалённый рык! Мы придыхали по-матросски, вонзая во врагов ножи и зубы!

Не смогу верно описать всё происходящее, не посягнув на точность деталей, броских и омерзительных… Кровь одуряла! Она плыла чёрными кругами, из неё алели маки. И под телами павших, и вокруг. Будто смерть своими сапогами попирала рассудок. Ползла, клубилась, множилась бурая накипь…

Матросский дух кипел! Камень бессильно гнулся под ногами. Юнгу мы не сберегли! Он остался там – у скал! Мне всё слышится его испуганный, растерзанный, невыносимый, вечно детский вскрик – «Мама!»… Он живёт и кровенит в моём мозгу…Упрямо, ясно, с болью вспоминаю его мальчишеский страх…

В своих усталых размышленьях я, слепец, прозрел: добро и зло – беспредельны. Зло дыхнуло на меня и ввергло в кровавую военную тьму. Мы живы – мы прошли по грани риска. А мёртвые срама не имут. Они когда-нибудь прорастут на берегу цветами.

Звёзды, как положено природой, роились в тишине.

Та ночь была не самой чёрной, не самой кровавой из моих ночей, но стала одной из самых проклятых. Я поклялся отомстить сполна за всех воинов, покрытых славой гибели за отечество. Этот кровавый счёт открыли не мы – фашисты.

Гребу и вспоминаю, как в рассветном сне содрогнулся Киев. Вот слышен звон стекла на тротуарах, разбрызгавший прежнюю мирную жизнь осколками фугасов и зажигательных бомб. Городской воздух рассёкся звуками войны. Этажи Киева сметались в бездну ударами авиации, следовавшими один за другим! Люди, охваченные ужасом, хватались за расщепленную жизнь…

Мир треснул. Стало невозможно не замараться вражьей кровью. В жутких клубах пыли и дыма от сокрушённого мира в кудрявом Крыму с его убелёнными кронами кипарисов в момент забылись дни любви и лени. На вековых развалинах Херсонеса мы стояли твёрдо! Шквал свинца и стали сёк наши знамёна, рвал в клочья отважные сердца…

Приказ отступить запоздал – в оглохшей беспросветной темени от продымленных братишек нас осталось всего тридцать три живых души и плоти. Тридцать три – против фашистской тьмы. Почти без боеприпасов. Десяток в скорой рукопашной драке пал на дно балки – в братскую могилу. Кто уцелел – растаяли во мраке глухой пещеры.

В ней пахло затхлым илом. Я чиркнул спичкой – на неведомой дремучей стене свет обнажил наскальные изображения – знаки иных времён. Гранит слезил. В разводах влаги на древних рисунках – древняя же жизнь: корова, за ней дракон, готовый впиться в холку испуганной скотине, и человек, поднявшийся на змея. Его копье смотрелось жидковато на фоне жутковатого дракона. Эта жуть передавалась из давних, призрачных глубин тысячелетий в двадцатый век. Казалось, что мудрецы далёкого прошлого предупреждали нас о чём-то. О чём?

Родные для людей глубокой древности камни стали родными камнями и для нас. Из безглазой и немой темноты пещеры, из дальней дали веков непросвещённый гений пытался что-то прокричать. Какую мысль он хотел донести до неведомых потомков? Быть может, об этой войне – Великой?! О её всеядности? О том, как она дикой хваткой вопьётся в горло нашей мирной жизни? Их столько уже было, войн и захватчиков, на многострадальной отеческой земле! Сарматы, готы, гунны, монголы, поляки, французы, немцы…

Совесть взывала вершить правый суд над захватчиками! Суровый, скорбный суд чести – во имя любви к Родине! Ради очищения мира от заразы! Очищенья, а не просто мести!

В полночь грозен куст и камень. Воля, готовая упасть от испытаний, была нам осветительной звездой на пути возмездья в давящей тьме – такой, что глазу не проморгаться. У входа в пещеру крепился изнеможенный боями караул. Молчала терпеливая душа, спасённая руками боевых товарищей – матросов. На ранах кровенели видавшие виды бинты...

Гребу и вспоминаю, как мигнули мишенями две сигаретных вспышки. Старшина слегка толкает под бок – сигнал к атаке! Этот предсмертный звон тишины!.. Зажав ножи и сдерживая пули, две наших тени – две тени мести! – летят вперёд. В вещей пещере мы были зоркими, как совы, ходили бесшумно, как кошки. В той атаке нам это пригодилось! Как кабанов, мы кололи часовых. Мины расставляли, будто капканы на хищных зверей… Мы вершили суд – неотвратимый суд живых! Пусть враг познает кровь отмщенья, святую славянскую непокорность!

Когда же врагам станет понятна простая мысль, что им не повернуть обратно наши реки, что не послать в обратный ход солнце, что Россию не сломить?! Ничему не учит их история. Враги своё уж получили в прошлом, но грядущее может быть для них ещё жёстче. Зачем же снова идти к нам войной?!

От этих навязчивых мыслей и от полученных ран болит голова. Болит невыносимо и тревожно. Впору кричать! Но кругом лишь ветер и штормовое море! Немилосердно хлещет плетью отчаяние: неужели в этой непостижимой кутерьме и впрямь остался живой всего лишь я один? Один за всех – сражённых и униженных в плену, расстрелянных, повешенных, сожжённых, сгинувших в концлагерях?! Один за всех, кто не вынес войну?!

Сквозь ярость гребу в века!

Кожей чувствую Смерть. Пьяно шатаясь, не поднимая головы, она который день маячит за спиной… Безлицая, с тупой косой, потная от сверхурочной работы, хладнокровная и немая. Костлявая сметлива, спокойна и расчётлива; одним взглядом умеет бросить в драку мой матросский нож… И безвозвратно тонет, захлёбывается в молодой крови время. Смерть целует след матросского ботинка, но не поспевает лезвием косы за мной. Её белесый плащ бесшумно цепляется за трупы.

В моих механических движениях уже нет осмысления. Смысл потерялся. Я крушу врагов. Битва походит на скончание века. На Страшный Суд. А моя одичалая душа мечется в дыме боя, не находя желанного ответа: куда податься, Господи?!!

Всё ж я тогда остался в живых не один. А после боя мы ещё неделю непостижимой силой держались. В глухую ночь накрыли нас в распадке полроты фашистов, и тогда в сражении мы снова вспомнили значенье слова «ад»…

В рукопашной схватке искрили звёзды! Вокруг дымился оплавленный камень. Фашист огнём пытался сжечь наш дух! Я бросил под скалу труп врага и осознал праздник расплаты! Но чего он стоил?!

Закрыв лицо руками, я по-волчьи взвыл в проклятую мглу! Человек – венец природы?! Но что пробуждает война в человеке? Целые народы сгинули в безвременье войн!

Боже, как же темна утроба человеческая!!! Совершенно ясно, что во мне живут и доброта, и злоба, и вполне совмещаются ум с безумием… Столько в человеке намешано, что – боже, упаси! И не лишены ли мы выбора?!!

Гребу сквозь мысли и пространство. Пред глазами – трупы… Ночь на их лицах… Меж всем этим – молниями – мысли о высоком… И – тяжёлое: дотяну ли до зари?

Я всё же уцелел. Уже один. Смерть, обессилев, села отдышаться на труп последнего баварца. Я сижу напротив. Мне тоже нужен перерыв. Над нами качается синий небосвод. «Ступай вперёд! Настал момент прощаться! Ты стал мне сыном», – вдруг изрекла Смерть.

Будто камнем на душу мне упали эти слова, оглушили гулким громом. Я закричал: «Но я ведь не виноват – они пришли в мой дом! Они!!!». «Они!», – усмехнулась Смерть, – «Да время к правде глухо. И кровь, и пепел, и правда – всё смоется временем». Шквал тревоги накрыл мой разум.

Не разбирая дороги, я бросился напрямки к морю. Во мглу, во мрак – но к морю! Невыносимо больше здесь оставаться! Шум вражеского подкрепления приближался. А я один. Да Смерть с тупой косой рядом.

Остались позади горные отроги. Они темнели уже за моей усталой спиной. Море было тревожным. Оно дышало тяжко, по-матросски, как будто только что билось вместе с нами в рукопашной. Сиротливая звезда морзянкой семафорила на небе тире и точки. Я стащил на волны рыбацкую лодку, впрыгнул внутрь и с неясной надеждой на спасение пошёл на горизонт. Пусть звёзды мне путь подскажут!

Война царила – от моря и до неба.

…Почерневшие руки превратились в механизмы, в рычаги. Силы таяли на чёрных вёслах … Вдруг стало понятно, что Смерть меня отпустила в назидание! Быть может, оттого и вспомнился Гомер… Я понял: нет ни ада, ни рая! Есть просто дни – с войной и без войны.

Но всё же я пока жив! Гребу вперёд. Нет для меня причала! Нет отдыха! И мне нигде не сойти на берег! Есть лишь вода и ветер! Лодку кидает вверх и вниз по сивым волнам. Уставший ум грозит отключиться. Ведёт меня только надежда! Каменеют руки на тяжеленных вёслах. Сомнение гложет поседевшую душу. А впереди колышет мглу вечность…

Обострённые до предела чувства готовы обмануть. Почудилось вдруг, что звёзды роем бросились в погоню за мной, уставшим. Но я уж и не бегу. Только механически гребу, гребу, гребу – мне нельзя не грести…

…Очнулся от промозглого, пробирающего до костей холода. Ясно понял, что лежу на днище моего спасительного судёнышка. Повиснув ушами спаниэля, сиротливо скрипят в уключинах вёсла. Надо мной качаются поредевшие бледные звёзды. Видимо, я терял сознание или уснул. Сколько времени я нахожусь в море? Сутки? Двое? Вечность?

Обнадёживающе брезжит утро. В утробе отступающего сумрака зарождается, набирает силу свет. Сколько пережито за последнее время!

Что это?! Или мерещится? Из черноморских волн, фыркая воздухом, медленно и величаво призраком всплывает подводная лодка. На её рубке – красная звезда! На такой я служил до того, как сошёл на берег защищать Севастополь.

Наши!!!

Ко мне на надувной лодке гребут братишки!

 

Я верю, знаю, что Победа придёт! Мы – русские солдаты и матросы, победившие и не вернувшиеся из тьмы и пламени Великой войны, дадим один ответ – один на всех! Когда-нибудь мы поведаем живым, всем грядущим поколениям, зачем мы превозмогали и превосходили себя.