Свежие вешние воды уносят последние льды,
время уходит молча, стирая свои следы,
тихие волны гладят выгнутый чёрный борт,
вниз по течению шумно: доки, буксиры, порт.
Рваные тучи ползут пепельными хвостами.
Всё, что у времени выхватим, нашей памятью станет.

Помнишь небесно-белую полночь у Карских Ворот?
Не до красот нам было, время звало вперед.
Вдали, в проливе Вилькицкого, ждали тяжёлые льды,
а ключ телеграфа бился дробным пульсом беды.
И слышалось в те минуты – надежда умрёт последней…
Звезде Морей отслужили неверующие обедню…

И пусть забыты молитвы, расплавлены колокола, –
по первой весне зеленеет выжженное дотла.
За всё, что мы погубили, дети держат ответ,
о будущем некому думать, если памяти нет.
И память к нам обернулась и шёпотом отвечала –
он больше не выйдет в море, ему стоять у причала.

В минуты горя и страха как хорошо быть с ним,
полной грудью вдыхая чистый ветер весны,
чувствовать мартовский холод, ползущий с карельских болот,
и вдруг понять – раскололся горло сжимавший лед.
Старую сталь бортов ласкают волны весенние…
Ветер уносит годы, память приносит спасение.

Одиночество пустого маяка –
он давно не разрывает светом полночь,
просто тихо провожает облака,
и встречает набегающие волны
с тихой мудростью седого старика.

Это памятник романтике морей,
упокоенный в эпоху цифровую.
Гибралтар, Александрия и Пирей –
все ушло, и только бриза поцелуи
разъедают петли выцветших дверей.

Дай мне силу пережить мою мечту
о незнаемой земле за окоемом,
той, где птицы пламенеют на лету,
словно золото на кварцевом изломе,
или огненные лилии в цвету.

Дай мне мужество вернуться к берегам,
где сроднились белый снег и камень черный,
дай услышать рокот волн и птичий гам,
и потрогать плавника витые корни,
и читать любви и смерти – по слогам!

Дыханье Берингова моря
касается лица и вскоре
слезами по щекам течет…
Июль, а снега по колено,
и холод синевой по венам,
но сердцу горячо.

Так горячо, что даже больно,
как будто на излом стекольный
ты наступил босой ногой,
и кровь со льдом, и соль со снегом
плывут в распахнутое небо
сквозь пепел и покой…

Тяжелых туч седая пена
и тундры мамонтово сено,
моя Чукотка, край земной, –
такое дальнее… такое
любимое, совсем родное
прощается со мной