Прохладная летняя ночь в Кронштадте. Город спит. Спят корабли в заливе, матросы в кубриках. Тишина окутала морской город. Волны Балтийского моря цвета старого серебра при лунном свете негромко накатывают на берег, разбиваясь в мельчайшую водную пыль. За петровской пристанью в тишине городского парка, свернувшись, засунув свои мокрые шагреневые носы в тепло собственной шерсти, дремлют местные аборигены, коренные кронштадтцы – бездомные собаки. Они во сне чутко навстречу звукам с берега поворачивают мохнатые уши. В полночь четвероногие «жители» беспокойно, словно по сигналу, вскочили, завыли, задрав морды на сияющий диск луны. Разбуженные голуби вылетели в ночь из слуховых окон чердаков. Коты, отважные в своих драках, боязливо прижимаясь к домам, выгнув спины, крадучись перебегали через дворы. Где-то далеко на рейде простужено заревела корабельная сирена. Ветер усилился…

Из глубины темных аллей парка в мистическом белом свете внезапно на лунной дорожке появилась высокая призрачная фигура. Если внимательно приглядеться к расплывчатым колеблющимся контурам ее, то можно было определить видение – Император, основатель Кронштадта. Не касаясь своими тяжелыми ботфортами земли, в вихре смерча у ног царь совершал прогулку в полнолуние.

Вот Он остановился на берегу Купеческой гавани. Справа возвышался старинный береговой кран. Здесь триста лет назад было шумно и многолюдно. Вся гавань пестрела от многочисленных вымпелов «купцов». На этом месте почти у самого берега когда-то разгружали барки с товаром у Рыбных рядов. Тогда Он издал указ: «На кораблях горячую пищу не варить, огня не разводить». В трех домах голландской кухни установили котлы. И артельщики в бадьях уносили готовую кашу к экипажам на борт.

В этих местах вокруг острова Он на шлюпе с гребцами-преображенцами обходил лично, измеряя глубины, отмели. Замерзнув и продрогнув до костей от злого ветра, они причалили к берегу. На пригорке обнаружили костер. В котле, стоявшем на камнях, варилась похлебка. Шведы, жившие здесь, увидев солдат с ружьями, в страхе разбежались. Отогревшись у огня, они тогда с матросами хорошо подкормились шведской трапезой…

Сложенное из красного кирпича, побуревшего от времени, стоит здание Арсенала. Здесь хранили шестидесятифунтовые ядра «Брандскугелей», стволы корабельных орудий, запальные трубки, деревянные насадки, ружья, абордажные сабли, палаши. По его приказу каждая губерния в городе должна была построить дом. И они до сей поры стоят стройными рядами. Крепостные орудия замерли у арсенала в ожидании своего часа, чтобы нагретыми до малинового цвета ядрами поджечь корабли неприятеля.

Почти незримо, бестелесно Он шел по старым улицам такого знакомого и неизвестного Кронштадта. Вместо высоких деревьев, выросших на этом месте, была площадь плац-парадов. Отрабатывая по артикулу, им утвержденному, шагали по плацу матросы, солдаты гарнизона. Он как адмирал российского флота, принимал парады, салютуя шпагой.

Показалась набережная. Развернув дуло на залив, старая пушка стоит в ожидании комендора, чтобы произвести полуденный выстрел. Обветшавший пакгауз на берегу Обводного канала. К нему через водную систему, соединявшую Балтику рукотворными каналами, шли торговые суда для того, чтобы стать под разгрузку у его стен. Проржавевший скрипящий блок на пакгаузе. С его помощью из трюмов купеческих барж поднимали товары: рогожные кули с солью, крупу, мануфактуру, табак, кофе, чай…

Монарх оглянулся. Вместо приглушенно шумящего листвой парка увидел свой дворец. В нем когда-то устраивали веселые пиры, встречали иноземных гостей, заключали договоры, строили планы, а в зале на большом столе были разложены карты, штурманские инструменты, его подзорная труба. В этом огромном кабинете он подписывал указы и после ассамблей отдыхал в кресле у окна с трубкой, закутавшись в сизые клубы дыма крепчайшего голландского табака.

Эту пристань решили сделать парадной. С нее начинается и заканчивается город. За окнами дворца вдали Ораниенбаум. Невооруженным глазом можно увидеть белый павильон катательной горки.

Еще осенью были приготовлены ряжи, большие ящики – срубы. Их решено было зимой по льду волоком доставлять до прорубей, опускали их наполненными глиной, камнями, песком под воду на отмель. Так создавали основание острова, на котором будет построен форт, перекрывающий фарватер огнем орудий, защищающий новую столицу Российской империи с моря. Артиллерийский форт в скорости был построен в форме шатра.

С шумом белыми жемчужными брызгами в лунном свете ударила волна одетую в камень вместо давно сгнивших бревен набережную.

На рейде пробили склянки.

Морской соленый ветер подхватил и унес то ли облако сырого предутреннего тумана, то ли поднятый мелкий городской сор вместе с листьями, сухими былинками.

Растворился и исчез в эфире образ и самого могущественного Императора.

 

День. Камни

 

Я держу в руках нагретый осенним солнцем диабаз. Порывами проносится предштормовой ветер. Редкие листья медленно опускаются, как будто устав за лето, на якорную, вымощенную почти черным камнем площадь перед Никольским морским собором…

Камни Кронштадта, поседевшие от времени и потерявшие свой первоначальный лоск, шероховато бугристые на ощупь, с трещинами и выбоинами от пуль и снарядов. Они молчат, но если бы они смогли заговорить, вспомнить.

Сначала был остров Котлин, сюда царь согнал сотни работных людей для строительства крепости, чтобы защитить устье Невы и будущую столицу Российской империи, город-парадиз Питерсбург. В воде в стужу и зной, проживая в бараках, в норах, вырытых в земле, быстро заполняемых ледяной водой, всегда голодные, без регулярного жалованья рабы Его собственной страны строили крепость. Они бунтовали против грубости администрации и при первой возможности бежали из этого ада. Но их ловили, жестоко наказывали, заковывая в тяжелые кандалы, клещами вырывая ноздри. Вновь заставляли работать на императора. И как всегда подневольный мужик Святой Руси, оборванный, нищий, бесправный, строил на своих костях город-крепость Кронштадт и его мрачные, грозные форты, закладывая фундамент стратегического и тактического спокойствия на Балтике. Все это видели суровые и молчаливые камни Кронштадта.

А Он, возвышаясь над всеми, неутомимо бегал от одной стройки к другой, обрушивая свою тяжелую трость на головы и плечи собственного народа, ради которого, как Он говорил, все это затеял. И каждый будущий царь и последующий правитель России будет клясться в Любви и Верности к народу, но между тем, во благо чего-то не забывая уничтожать его, клеймить раскаленным железом, искать вора в собственном доме.

Трагически сложилась судьба последнего Главного командира Кронштадтского военного порта, адмирала Р.Н. Вирена. Он ради дела был строг и требователен до щепетильности. В советское время Вирен считался царским служакой, деспотом и самодуром.

1 марта 1917 года в восемь часов утра, узнав о волнениях в Петрограде, матросы, солдаты и рабочие окружили дом адмирала. Легко одетый, в шинели в накидку он вышел к толпе. Они ненавидели его, честного и бескорыстного. Адмирал скомандовал: «Смирно!» В этом была его ошибка. В ответ смех и оскорбления. Он не вынес этого и ответил. Он знал их язык. Матросы, окружив адмирала, избивая, повели на Якорную площадь. Там несколько раз подняли на штыки своих винтовок и уже мертвого командира сбросили в доковый овраг. Только через неделю тело смогли захоронить на немецком кладбище. Чёрный и белый памятник адмиралу, словно его последний парадный мундир.

Камни Кронштадта – это вехи истории, они, как судьбы людей. Гранитный обломок стал основанием-памятником другому замечательному адмиралу С.О. Макарову.

В 1841 году в городском парке установлен памятник основателю города императору Петру Первому. «Прагматизм и деспотизм» стоило бы высечь на граните. Петр – человек без жалости, ожесточенный сердцем, психофизически зависимый от алкоголя, принес в жертву своим желаниям и страстям собственный народ, как и всякий диктатор, крепко уверовавший в свою исключительность. Великие дела? Но можно ли оправдать их значимость, если на алтарь положены сотни тысяч человеческих душ? Он любил родину, но не любил ближнего. 

Если проследить всю историю правления династии Романовых, стоит задуматься, что они дали, и какие они?.. Красный гранитный пьедестал, молчаливый и торжественный, держит на себе фигуру царя-реформатора, великого и низкого человека.

Гранитный камень - памятник морякам Цусимского сражения на морской аллее Петровского парка.

Памятник адмиралу Ф.Ф. Беллинсгаузену в Екатерининском сквере открыт в сентябре 1870 года. Город задыхался в нечистотах. Грязь, зловоние на улицах. В 1839 году, став главным командиром Кронштадта, Фаддей Фаддеевич попросил денег на благоустройство. Но денег не дали. Тогда он на свое жалованье нанимает рабочих для рытья канав. Купив саженца, закладывает сквер. На розовом граните стоит действительно человеколюбивый адмирал, ученый, путешественник, великий гражданин России.

Камни Кронштадта – его история, величие и печаль…

 

Капитан-директор

Очерк

 

Ледяная штормовая волна накатывает на причал, бьет в высокую бетонную стенку. Море стало на «дыбы». Вертикально поднимаясь к зимнему, низко висящему небу над Ялтой, оно обрушивается с силой многотонного парового кузнечного молота. Намертво вмурованные кнехты, способные удерживать любое морское судно, скрылись под непрерывно накатывающим на них языком воды Черного моря.

После полудня, когда простужено, еле слышно из-за шума волн, прозвучал корабельный ревун, будто по взмаху невидимой руки Нептуна с трезубцем небо вдруг прояснилось. Черные мраморные тучи разошлись. На только что бушевавшее седое от гнева море хлынули целые потоки острых стрел – лучей солнца. Море успокоилось. Тумбы кнехтов снова стояли как ни в чем не бывало на прежнем месте и готовы были принять на свои могучие шеи пеньковые толстенные канаты швартовых. Множество чаек закружились над кораблями.

Флотилия, состоящая из малых рыболовецких сейнеров, ожидающая окончания шторма «мористее» от береговой полосы. Суда, неуклюже раскачиваясь, пыхтя и постукивая дизелями, переваливаясь на волне, с низко сидящими бортами, как жирные сытые гуси, хлопая крыльями, шипя друг на друга за право первыми подойти к берегу. Сейнеры один за другим подваливали к причальной стенке.

Первым по узкому скрипящему деревянному трапу, не касаясь по морской традиции руками за леера, сошел на землю маленький человечек. Он, пружинисто и слегка раскачиваясь, прогибаясь вперед, шел, словно по палубе, навстречу ветру. Стал ходить вперед-назад по причалу, внимательно наблюдая за швартовкой. Одет он был, как бывалый, походивший и повидавший «морской волк». На его плечах лежал широкий воротник морской куртки из чертовой кожи. На почти детской голове с оттопыренными ушами красовалась не по сезону черная летняя выгоревшая фуражка с высокой тульей и огромной потускневшей, позеленевшей от сырых ветров кокардой-крабом. Облезлый козырек обвивали такие же бронзово-зеленые дубовые листья ленты, знак принадлежности владельца этого головного убора к командному составу. На коротких ножках этого человечка были надеты черные лаковые ботиночки!

Человек продолжал неспешно прогуливаться по мокрым плитам. К нему подходили капитаны с только что закончивших швартовку судов. Они окружили маленького человечка в фуражке с большим крабом. Сквозь плотную толпу высоких широкоплечих моряков доносился его голосок подобно десятилетнему ребенку, но говорил он совсем «недетские» слова. Многие из окружавших только кряхтели и почтительно слушали. Некоторых он разносил солено, по-матросски забористо, на других топал в гневе маленькой ножкой в лаковом ботиночке. Никто из этих уверенных в себе капитанов, старпомов даже не помышлял что-либо возразить.

Сейнеры, закончив лов хамсы в январе, ждали разгрузку. Трюмы были заполнены серебристой рыбешкой до самого верха лючин. Капитан-директор рыболовецкой флотилии, таковым являлся этот маленький человечек, подводил итоги по выполнению плана вылова здесь же на берегу. Он был самым авторитетным, опытным, с огромной, еще довоенной судоводительской практикой, капитаном. Во время минувшей войны он через Керченский пролив переправлял раненых моряков на маленьком буксире с баржей под огнем с воздуха пикирующих германских самолетов. Его знали во всем Черноморском советском пароходстве.

Пошла выгрузка хамсы. Остро запахло свежей рыбой. Жены-рыбачки пришли из поселка встретить сейнеры. Рыбаки насыпали в принесенные ими ведра рыбу, смешивая с крупной морской солью. Местные коты и кошки, пронюхав любимое лакомство, подняв хвосты трубочками, стаями дружно, забыв на время ссоры и драки, примчались к причалу и, усевшись почти ровными рядами, словно в кинозале, придав пышным усам строго горизонтальное положение, аккуратно сложив вокруг себя пушистые разноцветные хвосты, терпеливо, с большим вниманием и заинтересованностью наблюдали за происходящим.

Выгрузка закончилась. Причал опустел. Только капитан-директор все прохаживался по пирсу. Из крохотной рубки через открытую дверь доносилась с экрана черно-белого лампового телевизора «Рекорд» песня в исполнении Эдуарда Хиля: «Ах, море, море, волна под облака!»

На мотороллере привезли для камбуза в больших сетках белокочанную капусту, макароны.

- Опять одной капустой хотите кормить людей! – закричал капитан-директор, - У них скоро заячьи уши вырастут от этой капусты. Тушенку, сгущенку давайте! – кричал он на начпрода…

Долго еще раздавался уносимый в море ветром детский голосок капитан-директора флотилии… А из рубки все лилась песня: «Ах, море, море, не может жить, не может жить без моряка…»